французской сигарой "Вольтижер" со специальным коротким пластмассовым мундштуком - такой мундштук прилагается к каждой сигаре - и с наслаждентем выпускает дым, вернее жалкий остаток дыма,поглощенноьго его легкими: так себе, хилое облачко. Я тоже курю "Вольтижер" с ярким ярлыком, обернутым вокруг изящной сигары, и тоже с наслаждением, но так, как он, я наслаждаться еще не умею.

- Был бы я знатен и богат, - говорит он, - я бы курил только такие сигары. - Это мой родственник в завуалированной форме благодарит меня за подарок, но благодарность эту я воспринимаю как иронию: я, гражданин Советского Союза, купил эти сигары на парижском бульваре, где он живет и где может покупать их хоть каждый день - в отличие от меня. Поэтому я возражаю:

- По-моему, вы, дядя Сережа, не обижены ни знатностью, ни богатством.

Он усменхается: - Ну, со знатностью у меня не густо, сам знаешь. - И повторяет свое любимое: - Я родился в опилках.

Я знаю, где он родился и вырос, но представить его в нежном возрасте не могу. Мне кажется, что он всегда был таким: с колючими зеленоватыми глазами под нависшими седыми бровями, с поредевшей и тоже седой шевелюрой над высоким лбом, с тонким крючковатым носом и узкогубым ртом. И уж совсем не могу я себе представить, как это можно мечтать о босоногом детстве: я, к примеру, если и мечтаю о чем-либо, так это, выглядеть в старости, как он.

- Знаешь, - говорит "родившийся в опилках" профессор, будто бы подслушав мои мысли, - один художник из ваших - недавно приехавший - собирается рисовать мой портрет. Якобы я типичный представитель эмигрантов первой волны, и на моем лице отпечатались годы революции, гражданской войны и изгнания. Смешно: я - типичный образ.

Я согласен с тем, что он совершенно не типичный образ, но будь я художником, тоже захотел бы нарисовать его портрет.

- Так что, если говорить о богатстве, то получается: все, пережитое человеком, и является его главным богатством, единственным, которое он забирает с собой и не мжет оставить наследникам. В этом смысле я безумно богат, как и всякий, проживший достаточно долго в гуще жизни. Я всегда был далек от политики, меня манило к себе прошлое, а не настоящее, но лица от происходящего вокруг меня я не прятал. Я был знаком с Александром Васильевичем Колчаком - не как с политиком, а как с собирателем восточных рекостей. Я знал адвоката Керенского еще до того, как он возглавил Временное правительство, а вот с Савинковым, наоборот, встретился уже после того, как он был